Источник: свт. Иннокентий Херсонский «Последние дни земной жизни Господа нашего Иисуса Христа»
https://azbyka.ru/otechnik/Innokentij_Hersonskij/poslednie_dni_zhizni_hrista/#0_7
VII. Посрамление сект иудейских и обличение их пороков перед народом
Искушения со стороны фарисеев, саддукеев, законника – с ответами на них Иисуса Христа. – Вопрос о достоинстве Мессии. – Последнее обличение законоучителей иудейских.
Синедрион, при всей злобе на Иисуса Христа за посрамление членов его перед народом, почел за лучшее молчать до времени и не предпринимать против Него явного насилия. Мнимое великодушие это было вызвано страхом перед народом, любившим Иисуса. Между тем, оскорбленная гордость книжников не могла и на малое время оставаться в совершенном бездействии; в несколько минут составлен против Богочеловека новый план, изобретателями и исполнителями которого были, как легко предугадать, фарисеи (Мф. 22, 15). Узнав, что Он продолжает беседовать в храме с народом, лицемеры согласились подослать к Нему несколько человек из своих единомышленников, чтобы уловлить Его в каком-либо слове. Всем известная свобода слова и откровенность, с которой Иисус Христос всегда высказывал Свои мысли, были порукой их успеха. Требовалось только выдумать вопрос, столь же благовидный, как и опасный, и предложить его так, чтобы не обнаружить цель, с которой его предлагают. Подобный вопрос напрашивался сам собой – это был вопрос о податях, которые в продолжение двадцати лет (со времени превращения Иудеи в римскую провинцию) выплачивались кесарю и волновали ум и совесть иудеев, а для некоторых неблагоразумных патриотов (напр., Иуды Галилеянина с его сообщниками) были поводом к кровавому восстанию против римлян. Несмотря на провал и тяжелые последствия этого восстания, большая часть народа, руководимая внушениями фарисеев и собственным самолюбием, до сих пор считала, что подати, выплачиваемые римлянам, – результат незаконного притеснения и противны духу Моисеевой религии. Для израильтянина, думали, обязанного признавать царем своим одного Иегову, должна существовать и одна законная подать, собираемая для храма Иеговы (Ис. 30,12–16). Инако мыслившие (иродиане и часть саддукеев) не имели поддержки в народе и причитались к отступникам, увлеченным на сторону язычников выгодами или страхом. Об этом-то предмете и было решено спросить Иисуса. Кто действовал, как Мессия, Тот, казалось, должен был решить всеми предлагаемый и никем не решенный в полной мере вопрос о подати; тем более, что с пришествием Мессии все ожидали перемены своих отношений с римлянами.
Фарисеи, конечно, надеялись услышать от Иисуса Христа ответ, враждебный римлянам, ибо думали, что Он, в качестве Мессии, ищет земного царства и для этого будет содействовать освобождению народа, не желавшего платить римлянам подати. Но в таком случае ответ Иисуса Христа был бы самым сильным предлогом для фарисеев, чтобы обвинить Его перед римским прокуратором. Запрещать или называть несправедливыми подати, выплачиваемые римлянам, значило в глазах последних быть возмутителем общественного покоя. За это преступление римские прокураторы тем строже и охотнее наказывали,чем труднее было приучить иудеев, подобно прочим народам, к платежу податей. Впрочем, фарисеи ничего бы не потеряли и в том случае, если бы Иисус Христос, паче чаяния их, ответил на вопрос о податях в пользу римлян: через это Он Сам отвратил бы от Себя народ, который никак не мог представить, чтобы Мессия повелел ему когда-нибудь платить подать язычникам. Третьего варианта ответа на вопрос о податях фарисеи, вероятно, не нашли; и действительно, его нелегко было представить.
Для большего успеха в своей хитрости фарисеи пригласили с собой иродиан. Секта это, отличавшаяся склонностью к языческому образованию и нравам, во многом была не согласна с фарисеями, излишне приверженными ко всему отечественному: в отношении к податям именно иродиане утверждали противное всеобщему мнению, почитая их законными. Но из-за своей оппозиции они и были теперь полезны для фарисеев – в том случае, если бы Иисус Христос, как надеялись, не одобрил податей. Самим фарисеям обвинять Его перед римским начальством в этом патриотическом поступке значило бы навлечь на себя ненависть народа, любовью которого фарисеи весьма дорожили; иродиане же могли это сделать без всяких неприятных для себя последствий. Притом обвинение со стороны иродиан, как царедворцев, преданных Иродовой фамилии, а следовательно, и кесарю, оказало бы гораздо больше действия на римского прокуратора, имевшего много причин не доверять фарисеям в их усердии к римлянам.
Искусителями были выбраны ученики фарисейские (Мф. 22,16), чтобы не вызвать подозрений. Им было велено вмешаться в толпу народа, окружавшего Иисуса Христа, и притвориться благочестивыми и внимательными к Его учению. Поступив таким образом, молодые лицемеры после нескольких неважных вопросов повернули беседу с Христом в нужную сторону. «Учитель, – так начал один из лицемеров, – нам хотелось бы особенно узнать Твое мнение об одном предмете. Почти никто не говорит о нем откровенно; но мы знаем, что для Тебя правда выше всего; Ты никогда не смотрел на лица и не страшился опасностей, учил истине, как должно Учителю Израилеву».
(Такая лесть уже сильно выдавала себя перед Господом, Который не любил похвал.)
«Скажи нам, как Тебе кажутся подати, собираемые для кесаря? Давая их, не делаемся ли мы из народа Божьего рабами язычников – не оскорбляем ли своей совести? Давать ли нам их (прибавил он, понизив голос), или не давать?..»
Простодушному народу вопрос этот должен был чрезвычайно понравиться, потому что предмет, о котором спрашивали, занимал всех – от первосвященника до последнего раба. Самая похвала Иисусу также была приятна народу, который думал о Нем на самом деле так, как лицемерно говорил книжник.
Но Сердцеведец немедленно понял цель искусителей. «Долго ли вам, – сказал Он с негодованием, – искушать Меня, лицемеры?!. Покажите монету, которой платят подать».
Фарисеи подали Ему динарий – римскую монету с изображением кесаря.
Господь взял монету, посмотрел на изображение и надпись и, отдавая назад, спросил: «Чье это изображение и какая надпись?» «Кесаревы», – отвечал фарисей, не зная, что выйдет из его ответа.
"Так что же, – отвечал Господь, – воздадите кесарева кесаревы, а Божья Богови». (Первое, то есть, не противоречит последнему: ибо кесарь требует своего и не запрещает Божьего).
Ответ этот удивил всех, потому что сотворен был, так сказать, из ничего. Сами книжники должны были признаться, что это сказано весьма обдуманно и благоразумно. Господь не обратил, по-видимому, никакого внимания на основание вопроса – на права кесаря в отношении иудеев и, вопреки желанию фарисеев, не сказал об этих правах ни слова; но они – явно – и не спрашивали о том. То, напротив, о чем спрашивалось, то есть должно ли давать подати кесарю, не противоречат ли они совести и религии, разрешено так ясно и удовлетворительно, так сходно с нравами народа (житель Востока любит краткие положительные ответы и не терпит отвлеченных рассуждений), даже с правилами тогдашней учености иудейской (у раввинских правоведов издревле принято было за непреложную истину: чья монета, того и царство), что фарисеям ничего не оставалось более делать, как только замолчать и удалиться.
Слух о посрамлении фарисеев немедленно распространился между книжниками, которых всегда было много в храме. Для саддукеев показалось обстоятельство это благоприятным случаем испытать и свои силы, чтобы победой над Иисусом Христом унизить вместе и гордость фарисеев, своих постоянных соперников и врагов. Может быть, они хотели даже изведать, не одобрит ли Иисус Христос, так злобно оскорбленный фарисеями, учения их секты, не проявит ли склонность к саддукейству; в таком случае, им надлежало бы уже сменить свою ненависть к Нему на симпатию, по крайней мере, приостановить дальнейшее преследование. Такая надежда могла быть основана на том, что Иисус Христос, постоянно обличая фарисеев, реже и менее говорил против саддукеев. Какую бы, впрочем, цель ни имели саддукеи, искушение их уже не заключало в себе личной опасности для Иисуса Христа: хотели сразиться одной ученостью. Предмет для состязания взят был тот самый, который непрестанно возникал в спорах между фарисеями и саддукеями – воскресение мертвых. Иисус Христос постоянно и всенародно учил, что души человеческие бессмертны и что все умершие должны некогда воскреснуть. Для опровержения этой истины саддукеи выбрали самое сильное из своих возражений, которое, вероятно, почиталось неотразимым в их спорах с фарисеями. Потом, как люди, не имеющие никаких тайных и опасных для Иисуса Христа мыслей, приступили к делу прямо.
«Учитель! Моисей сказал (Втор. 25, 5–10; Быт. 38, 8): ежели кто умрет, не имея детей, то брат его должен взять за себя жену его и восставить племя брата своего. Вследствие этого закона случилось вот что: было семь братьев, первый, женясь, умерли и, не имея детей, оставил жену брату своему; другой, взявши ее, также умер бездетным; подобным образом умер третий и четвертый – даже до седьмого. Наконец, после всех, умерла и жена. Спрашивается (продолжал саддукей): которого из семи мужей будет она женой в то время, когда все воскреснут? Все семеро (прибавил он) имели ее» (Мф. 22, 23–33; Мк. 12, 18–27; Лк. 20, 27–39).
К чему идет дело и для чего предложен странный случай с женой – нужно было догадаться. Так обыкновенно поступали раввины в своих состязаниях, указывая на какой-либо пример, делая одни намеки и не приводя раздельных умозаключений и выводов, к которым житель Востока не может привыкнуть. По нашему образу высказывания мыслей, сила возражения саддукейского состояла в следующем: «в книгах Моисеевых не только нет никакого доказательства бессмертия душ; но еще есть нечто такое, что совершенно противоречит учению о воскресении мертвых; именно – закон ужичества. Ежели мертвые воскреснут (как учат фарисеи и Ты), то жена, приведенная в пример, должна по закону ужичества принадлежать или всем семи мужьям, или никому, что равно нелепо; но такого нелепого закона (каким оказывается закон ужичества в отношении к бессмертию) Моисей, мудрейший, Богодухновенный законодатель, дать не мог; следовательно, по учению Моисея, нет воскресения мертвых, и мы, не принимая учения о бессмертии, совершенно правы». Умствование, по-видимому, не без силы: только им предполагалась недоказанная и ложная мысль, что чувственный союз супружества остается в силе и по воскресении мертвых, в будущей жизни, между теми лицами, которые были супругами в настоящей жизни. И фарисеи не все допускали последнее мнение; а Иисус Христос не одобрял ни того, ни другого. Тем удобнее было отвечать на софизм.
«Не оттого ли именно, – сказал Господь саддукеям, – и происходит ваше заблуждение, что вы не знаете истинного смысла писаний и не имеете правильного понятия о всемогуществе Божьем? Самый образ мыслей ваших о состоянии будущей жизни нелеп и ложен. Жениться, выходить замуж есть принадлежность только настоящей жизни, в которой господствует чувственность. Но там нет ничего чувственного, а потому нет и брака. Сыны воскресения будут сынами не плотскими, а Божьими; их состояние подобно состоянию ангелов».
Замечания этого уже было достаточно для посрамления саддукеев, потому что им совершенно опровергалось возражение саддукейское и с его основанием. Но Господь, вероятно, видел возможность вывести некоторых саддукеев из их заблуждения, поэтому не удовольствовался одним опровержением возражения, а присовокупил со Своей стороны весьма убедительное доказательство бессмертия.
«Столь же несправедливо, – продолжал Он, – думаете вы, что в законе Моисеевом нет ничего о воскресении мертвых и будущей жизни. Разве вы никогда не читали тех мест, где описывается явление Бога Моисею? Как там называет Себя Бог? – "Аз есмь, – говорит Он, – Бог Авраамов, Бог Исааков, Бог Иаковлев». Но Бог не есть Бог мертвых, а живых; посему у Него все живы» (Ис. 3, 6; Лк. 20, 37).
Саддукеи молчали. Доказательство, приведенное Иисусом Христом, кроме неожиданности (у саддукеев почиталось за несомненное, что в книгах Моисея нет подобных указаний на бессмертие), отличалось глубиной и духовностью смысла, невиданной в умствованиях раввинов, большей частью мелочных и слабых. Каждый невольно чувствовал, что Бог действительно не назвал бы Себя Богом Авраама, Исаака и Иакова, если бы эти святые мужи вовсе перестали существовать. Некоторые из саддукеев громко выразили свое одобрение при народе (Лк. 20, 39), который тем более радовался, что торжество Иисуса над саддукеями казалось ему собственным торжеством.
Неудачное выступление саддукеев снова ободрило фарисейских книжников и пробудило охоту вступить в спор с Иисусом. Сговорившись между собой (Мф. 22, 34), они выбрали одного (Мф. 22, 35), самого искусного и надежного законника, который, впрочем, как показал опыт, имел не только ум для суждения о важных предметах, но и сердце для принятия истины. Уже прежний ответ Иисусов саддукеям, по замечанию св. Марка, ему весьма понравился, и он взял на себя поручение – искусить Иисуса, вероятно, с лучшим намерением, нежели предполагалось его сообщниками.
Вопрос, предложенный законником, касался любимого предмета – спора о заповедях. Фарисеи постоянно разделяли заповеди на большие и малые; равным образом, все они были согласны в том, что под заповедями большими надо разуметь все обрядовые законы, а под меньшими – правила нравственности. Но какая самая большая заповедь – в этом никак не могли согласиться: одни почитали такой закон о субботе, другие – закон обрезания и так далее. Источником этих исследований и споров была не одна склонность к утончениям и софистике, присущая фарисеям, а частью и нужда: от мнения, какая самая большая заповедь, зависело, какую заповедь можно оставлять в случае так называемого несогласия, или противоречия, обязанностей.
«Первая из всех заповедей, – отвечал Господь, – есть сия: слыши, Израиль! Господь Бог наш есть Господь один, посему возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всей душой твоей и всем разумением твоим и всей крепостью твоей (Втор. 6, 5)! Сия заповедь более всех.
Вторая, подобная ей, заповедь сия: возлюби ближнего твоего, как самого себя (Лев. 19, 18)!
Иной заповеди больше этих нет. В этих двух заповедях состоит весь закон и все Пророки». (Это сущность всего закона!)
Ответ этот был самый лучший, хотя и не заключал в себе численного деления заповедей, к которому привыкли законники. Фарисеи оттого именно и не могли согласиться, какая большая заповедь, что считали и измеряли заповеди, вместо того, чтобы проникаться духом их и исполнять их на самом деле.
Не без особенного намерения, произнося заповедь о любви к Богу, Иисус Христос упомянул о единстве Божьем. Это для того, чтобы иудеи, когда Он называл Себя Сыном Божьим, не толковали слов Его так, словно Он проповедовал двоебожие. В опровержение этой клеветы теперь ясно и с силой сказано, что единство Божье есть первая мысль, которую надо иметь при исполнении своих обязанностей.
Ответ Иисусов совершенно удовлетворил желанию книжника, предложившего вопрос. «Так, Учитель. Ты сказал совершенную истину: кроме Бога, нами исповедуемого, нет другого; и любить Его всем сердцем, всем умом, всей душой и всей крепостью, и любить ближнего, как самого себя, – это больше всех жертв и всесожжений!»
Из уст книжника-фарисея слышать такое здравое суждение, произнесенное от сердца и с силой, – был случай редкий. Господь за все время служения Своего немного слышал таких здравых суждений. «Ты не далек от Царствия Божьего!» – сказал Он книжнику (Мк. 12, 34); светлый, исполненный милосердия взгляд подтвердил этот отзыв. Тем огорчительнее было для прочих фарисеев слышать от своего собрата слова, которые отзывались явной изменой их секте, постоянно утверждавшей, что предания выше писания, обряды важнее заповедей.
Для многих, вероятно, желательно было бы знать о дальнейшей судьбе этого книжника. Предание не говорит о нем ничего. Можно думать, что он рано или поздно ощутил близость Царствия Божьего и, сделавшись последователем Иисуса Христа, собственной жизнью оправдал, что любовь к Богу и ближнему есть большая из всех заповедей.
После этих опытов Божественной премудрости Иисусовой уже никто не смел задавать Ему вопросы. Но когда все умолкли, Господь Сам заговорил с фарисеями.
«Как вы думаете, – спросил Он, – о Мессии: чей Он должен быть Сын?»
«Давидов», – отвечал один фарисей без долгого размышления, потому что истина эта известна была каждому отроку.
«Но если Мессия, – возразил Иисус, есть только потомок Давидов, то каким образом Давид (писавший по вдохновению) мог назвать Его своим Господом? Как он мог написать о Мессии: рече Господь Господеви моему (Мессии): седи одесную Мене, Дóндеже положу враги Твоя в подножие ног Твоих? Если Мессия, по сему изречению есть Господь Давида: то как же Он сын его?» (Мф. 22, 42–46).
Не сумев найти решительного ответа, фарисеи могли бы однако же прибегнуть к некоторым рассуждениям, и ответить, напр., что потомок часто бывает гораздо выше своих предков, что Мессия будет такой могущественный царь, которого сам Давид мог и должен был назвать своим господином. Но им, как можно догадываться из обстоятельств, не хотелось рассуждать всенародно о предмете, который приводил к их бесчестию. Уже совершенно известно было, что народ почитает Иисуса Христа за Мессию, Он Сам, хоть и в притчах, дал однако же книжникам ясно понять, Кто Он и какая участь ожидает тех, кто не признает Его за Мессию. Полагая, что и настоящий вопрос поведет к тому же, фарисеи почли за лучшее промолчать.
Вопрос остался без ответа. Господь и Сам не благоволил решить его, потому что ближайшая цель – привести к молчанию совопросников и обнаружить перед народом их невежество – была уже достигнута; а дальнейшая – подать повод к размышлению о Божественном достоинстве Мессии – должна была быть достигнута не теперь и не вдруг. Если настоящие слушатели Иисусовы не были еще, как вероятно, способны принять от Него высокое учение о Божественности Его лица, то впоследствии апостолы Петр (Деян. 2, 34) и Павел (1Кор. 15,25; Евр. 1, 13) слова Давида, сказанные здесь Иисусом Христом, постоянно приводили в доказательство Его Божественности и раскрыли всю силу их.
Так кончились состязания с книжниками. Главные секты иудейские явились теперь перед лицом Иисуса Христа со своими искушениями и вопросами, как бы нарочно для того, чтобы показать, как ничтожна была вся их жалкая ученость перед Божественной мудростью мнимого Тектона Назаретского. Вопросы, ими предложенные, ныне могут показаться не столь важными и трудными, но тогда они были таковы, что самые ученые раввины не знали, что отвечать на них. Св. Марк добавляет, что с посрамлением книжников увеличилось уважение и приверженность народа к Иисусу Христу (Мк. 12, 37). Действительно, нельзя было без удовольствия и удивления видеть, как один человек заставил молчать, обнаружил невежество всех, кто только почитался в Иерусалиме самым ученым и многознающим.
Довольно спокойный тон, в котором книжники, несмотря на посрамление свое, продолжали и возобновляли несколько раз беседу, служил, по-видимому, доказательством, что ненависть их к Иисусу Христу еще не достигла высшей степени. Между тем, она совершенно созрела, и только привычка лицемерить делала ее не такой заметной. Господь совершенно видел сердце врагов Своих, как оно грубо и неисправимо, поэтому, приближаясь к концу служения Своего, почел за нужное без всякой пощады обнаружить перед народом низость их характера и поступков, чтобы предостеречь от подражания им простые души.
Обратившись к народу, Он произнес ту обличительную речь, от которой всегда будут трепетать лицемеры.
«На Моисеевом седалище, – так начал Он, – воссели книжники и фарисеи. Все, что они велят вам наблюдать, наблюдайте, только по делам их не поступайте; потому что они сами говорят и не делают, связывают бремена тяжелые и неудобоносимые и кладут на плечи людям, а сами и пальцем не хотят двигнуть их. Все же дела свои делают с тем, чтобы быть видимыми от людей; для того именно расширяют свои хранилища и увеличивают воскрылия одежд своих. Также любят первые места на пиршествах и в синагогах и чтобы им кланялись в народных собраниях, и чтобы звали их: «учитель! учитель!» Вы, – продолжал Господь, обратившись к ученикам, – не следуйте сему примеру: не называйтесь учителями: ибо у вас один Учитель – Христос, а вы все братья; и отцом себе не называйте никого на земле (как то делают фарисеи): ибо у вас один Отец, Иже на небесех. Не позволяйте также, подобно им, величать себя начальниками, потому, что у вас один Начальник – Христос. Больший из вас да будет всем слуга. Ибо возвышающий себя унизится, а унижающий возвысится.
Горе вам (воскликнул Господь, обратя речь к фарисеям), книжники и фарисеи – лицемеры, что затворяете Царствие Небесное человекам и не только сами не входите в него, но и хотящих войти не допускаете. Горе вам, книжники, фарисеи – лицемеры, кои поедаете домы вдовиц, и самую молитву обращаете в предмет лицемерия, продолжая оную из тщеславия: тем тягчайшее ожидает вас осуждение! Горе вам книжники и фарисеи – лицемеры, кои обходите сушу и море, чтоб обратить хотя одного в иудейство, а обратив, делаете его сыном геенны, вдвое худшим вас самих! Горе вам, вожди слепые, кои учите, что если кто поклянется храмом, то ничего; а если кто поклянется златом храма, то непременно должен исполнить клятву! Слепые и несмысленные! что больше: злато или храм, освящающий злато? Также учите вы, что если кто поклянется жертвенником, то ничего; а если кто поклянется даром, что на жертвеннике, тот должен исполнить клятву. Глупые и слепые! Что больше – дар, или жертвенник, освящающий дар? Ужели вы не разумеете, что клянущийся жертвенником, клянется им и всем, что на нем? И кто клянется храмом, клянется им и живущим в нем? И кто клянется небом, клянется престолом Божьим и Сидящим на нем? Горе вам, книжники и фарисеи – лицемеры, дающие десятину со всех малых растений – с мяты, аниса и тмина; между тем оставляющие существенное, в чем состоит закон: правосудие, милость и верность: сие-то надлежало прежде исполнять, а потом уже (если угодно) думать о том. Вожди слепые, отцеживающие комара, а поглощающие верблюда! Горе вам, книжники и фарисеи – лицемеры, кои с такой заботливостью очищаете внешность чаш и блюд, между тем как внутренность ваша исполнена хищения и неправд! Фарисей-слепец, очисти прежде то, что в чаше; тогда и внешность ее будет чиста. Чему уподобить вас – лицемеров? Разве гробам окрашенным, кои снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты. Так и вы снаружи кажетесь праведными, а внутри полны лицемерия и беззакония! Несчастные! вы строите гробницы пророкам и украшаете памятники праведников, и говорите: «если бы мы жили во дни отцов наших, то не были бы сообщниками их в пролитии крови пророческой». Говоря таким образом, вы сами свидетельствуете, что вы сыны людей, кои избили пророков. Дополняйте же меру преступлений отцов ваших!.. Змии, порождения ехиднины! Как убежите вы от осуждения в геенну? Слышите, что Премудрость Божья вещает вам через Меня: «Се Я еще пошлю к ним пророков и мудрых книжников: но из них одни будут убиты... иные распяты... прочие преследуемы и биты в синагогах». Так вы сделаете все это, дабы пришла на вас кровь пророков и посланников Божьих, убитых вашими предками, от Авеля праведного до Захарии, сына Варахиина, который (так чтите вы храм!) умерщвлен между храмом и жертвенником. Аминь, аминь глаголю вам, яко все это приидет на род сей, отяготеет над настоящим поколением, над вами и чадами вашими!.. Иерусалим, Иерусалим! – избивающий пророков и камением побивающий посланных к тебе! Колико крат хотел Я собрать чад твоих, как птица собирает птенцов своих под крыле своя: но вы не восхотели! (не восхотели!). Да будет же то, чему быть должно! Се оставляется дом ваш пуст... Истинно говорю вам, вы не увидите Меня отныне (Мф. 23, 39), доколе не Изыдите во сретение с восклицанием: Благословен грядый во имя Господне!».
С этими словами Господь вышел из внутренних притворов храма во внешние, как бы желая показать, что исполнение последней угрозы началось теперь же.
После того Он уже не был в храме.
Беседы, подобные этой, не остаются без действия и произносятся только теми, которые на то пришли в мир, чтобы свидетельствовать истину и умереть за нее (Ин. 18, 37). Так никто еще и никогда не говорил в храме иерусалимском в присутствии народа. Обличения самого Исаии (Ис. 1, 1–20) и Иеремии (Иер. 7, 1–15) представляются не столь сильными в сравнении с настоящим. Все, в чем Господь при разных случаях упрекал книжников, совокуплено теперь в одно. После этого гордые лицемеры не могли простить своему Обличителю: смерть, смерть жестокая будет с их стороны ответом!..
Для народа обличение книжников было очень нужно. Он должен был наконец увидеть истинную причину своих бедствий – узнать, кто его ведет и в какую бездну. Время пощады кончилось. Не желая преждевременно колебать существующего порядка вещей, при всех его несовершенствах, Господь доселе не раскрывал всей низости характера народных учителей; иногда поддерживал даже важность их сана (Лк. 17, 14), и теперь велел слушать, чему они учат. Но показав мудрое снисхождение, надлежало обнаружить и неумытную строгость; и она обнаружена! Ни одна страсть не оставлена без обличения, ни одно заблуждение – без упрека. Предпочтение преданий человеческих заповедям Божьим, обременение совести напрасными требованиями, извращение истинного смысла заповедей – все выставлено в таком свете, что нельзя было не видеть истины. Особенно же – низкий характер книжников, их лицемерие и невежество изображены так живо и сильно, как только может изображать язык человеческий. И все это тем было разительнее для слушателей, что Иисус Христос говорил, уже не как обыкновенный или необыкновенный учитель, а как Мессия, Который, будучи отвергнут синагогой, упрекает ее за неверие и убийство пророков и предсказывает бедствия, за этим неминуемо следующие. Слова «приидет кровь всех праведников на род сей» потрясали сердца самые бесстрашные. Справедливость обличения, святость Обличителя ручались перед всеми и за неотвратимость страшных угроз, которыми окончена беседа.
Такое обличение фарисейства не лишне было и для учеников Иисусовых, тем более для будущих последователей Его. Господь ясно видел, что благодатной Церкви, Им основанной, угрожают те же пороки и страсти, от которых страдала и пала Церковь иудейская; что и между последователями Его не преминут явиться новые фарисеи и книжники, любящие связывать бремена неудобоносимые и возлагать на совести других, не касаясь и перстом своим этой тяжести, умеющие украшать внешность свою, тогда как внутренность полна костей и смрада, – видел, – и, в лице фарисеев иудейских, изрек «горе» всем лицемерам христианским.
Достойно замечания, что Господь, говоря о убиении пророков, не упоминает о Своей крови, которая должна была вскоре пролиться; обещается, несмотря на Свою смерть, виновниками которой будут иудеи, снова послать апостолов и пророков для их вразумления. Так свободен Он был при этом обличении от всякого личного чувства гнева или ненависти! Так неизменно помнил, что Сын Человеческий пришел не судить мир, а спасти его!
VIII. Заключение общественного служения Иисусова в качестве Мессии
Замечание о двух лептах вдовицы. – Желание еллинов видеть Иисуса. – Его душевное смущение. – Глас к Нему с неба. – Его вразумление народу по этому случаю. – Важность настоящих минут и их всемирное значение.
Выйдя из внутренних притворов храма, Иисус Христос остановился у дверей внешнего притвора женщин и сел отдохнуть против ящика, в который богомольцы клали деньги, глядя на проходящий народ. Клали многие весьма много, иные из усердия, а иные (фарисеи) и по тщеславию. Господь безмолвствовал. Между тем подошла к ящику одна бедная вдова и положила две лепты (полушки). По всему видно было, что она отдавала последнее. Для людей с фарисейским чувством такой дар показался бы нестоящим внимания. Но Господь взирал не на деньги, а на сердце дающих: поступок вдовы был для Него многоценен. Подозвав к Себе учеников, как бы желая разделить с ними дорогую находку, – «смотрите, – сказал Он им, – эта бедная вдова более всех положила в сокровищницу!» Ученики дивились, не понимая сказанного. «Прочие, – продолжал Господь, – клали от избытка, а она от скудости; те жертвовали храму тем, без чего могут обойтись а она пожертвовала все, что имела, – может быть, последний кусок хлеба» (Лк. 21,1–4).
Замечание, сделанное о поступке вдовицы, открывает характер не только ее, но и в некотором отношении Самого Иисуса. Поучительно видеть, как сам отдых Его служил к пользе и как Он не оставлял без внимания самых обыкновенных случаев, коль скоро в них выражалось что-либо поучительное. Не таковы были фарисейские учители! Они постоянно занимались маловажными вещами, но, не умея извлекать из них ничего важного, сами сделались странными и жалкими.
Когда Сын Человеческий с невозмутимым спокойствием духа в самые решительные минуты служения Своего обращал внимание на столь незначительные, по-видимому, вещи, как лепта вдовицы, невдалеке среди многочисленного, наполнявшего все храмовые притворы народа само собой произошло событие, которое стало самым достойным завершением Его земного служения на поприще Мессии. В числе пришедших со всех стран света на праздник богомольцев было немало и еллинов, которые, поняв тщету идолослужения языческого и приняв иудейское верование во единого Творца природы и Правителя мира, хотя не принимали на себя еще всего ига обрядового закона иудейского, но почитали своим долгом являться по временам в Иерусалим для принесения жертвы Иегове. Иудеи, особенно ревнители буквы закона, смотрели на своих прозелитов не совсем благосклонными очами, так как они большей частью не имели и не хотели иметь самого первого знака потомков Авраамовых – обрезания, и потому не допускали их до ближайшего участия в своих религиозных священнодействиях, ограничив самое вхождение их в храм внешними притворами. Но что между этими новыми получадами Израиля были люди с добрым сердцем, со светлыми мыслями, с настроением духа возвышенным и открытым для всего истинно-полезного и душеспасительного, за это ручается уже неудовлетворенность языческим богослужением и склонность к вере в Бога Авраамова: ибо народ иудейский, рассеянный по всему тогда известному свету, по своим нравственным качествам, не мог свидетельствовать в пользу своей религии.
Тем естественнее было таким людям обратить внимание на великого Пророка Галилейского, Который, кроме того что славился всюду чрезвычайными чудесами, был в Своих беседах несравненно выше всех тогдашних учителей закона Моисеева и оказывался еще основателем нового вероучения, уже не зависящего, подобно Моисееву, от местности и народности иудейской и сообразного с существенными потребностями всего рода человеческого. Всенародная решительная пря, открывшаяся со времени воскрешения Лазаря между верховным правительством иудейским и Иисусом Христом, различные толки о Нем многочисленного, собравшегося на праздник народа делали Его еще более интересным в глазах прозелитов, давно расположенных ко всему новому и необыкновенному. И вот некоторые из них, движимые и чувством сердца, ищущего истины и успокоения, и любопытством, свойственным еллинам, услышав, что великий Пророк и Чудотворец находится теперь во храме, желанием возжелали видеть Его, и быть Ему представленными. Но как это сделать? Кроме того, что прозелитам позволено было входить не во всякий притвор храма, их могла останавливать и та мысль, что, может быть, при настоящих затруднительных обстоятельствах великому Учителю Галилейскому, со всех сторон подстерегаемому врагами, неугодно будет вступить открыто в сношение с полуязычниками, чужестранцами. Почли за лучшее сообщить Ему о своем желании – увидеться с Ним – и для этого обратились с просьбой к одному из учеников Иисусовых (Филиппу), с которым, по прежнему месту жительства его (Вифсаиде), были немного знакомы. Евангелист дает ясно понять, как еллины дорожили этим ходатайством, когда говорит, что «моляху его, глаголюще, хощем Иисуса видети». Способ, которым Филипп постарался исполнить их желание, по-видимому, столь простое, невинное и удобное, показывает, что и он сам находил исполнение его, при настоящих обстоятельствах, сложным. Вместо того чтобы прямо идти и сказать Учителю, что еллины хотят видеть Его, он, по словам евангелиста, почел за лучшее обратиться за советом к Андрею (Ин. 12, 22); и потом уже, сообразно всем обстоятельствам дела и решившись действовать вместе, оба доложили Учителю о желании еллинов.
И Учитель нашел дело немаловажным, нашел его даже несравненно более важным, чем воображали ученики, только совсем по другим причинам. Богосветлый взор Его в этом случайном, по-видимому, появлении еллинов с их желанием тотчас увидел предуготованное самим Промыслом событие, которым должно было достойным образом завершиться земное служение Его спасению народа иудейского в качестве Мессии, ему обещанного, и начаться великое крестное служение спасению всего падшего рода человеческого. Всего несколькими минутами раньше Он сказал, что виноград, который столь худо соблюдали вожди народа иудейского, предан будет другим делателям, что Царство Небесное отнимется у недостойных потомков Авраама и дастся языку, творящему плоды его (Мф. 21, 43); и вот еллины, как первенцы собираемой от язык Церкви, являются теперь как бы для того, чтобы в сей же час из собственных уст Его принять завет новый и предначать вступление в наследие завещанного царства. Итак, пришел час, великий, страшный, но неотвратимый час – положить конец делу, продолжавшемуся уж более трех лет! Надо, оставив бесплодные усилия над обращением дщери Сионовой, обратиться к язычникам, жаждущим вступить в права чад Божьих, так долго им неведомые. Время, оставив путь проповеди, вступить на путь креста, вознестись от земли, чтобы привлечь всех способных подняться горе и открыть для всех последователей Своих путь новый и живой (Евр. 10, 19), путь смирения, самоотвержения и вольного распятия духа и плоти.
В этих мыслях (если только наши слабые мысли, извлекаемые из Писания и св. отцов, могут сколько-нибудь, хоть издали, приближаться к чистоте и высоте помыслов, наполнявших в те священные минуты душу Богочеловека) Он подъемлет очи к небу и, не обращая внимания на еллинов (которые, вероятно, приблизились в это время по знаку, данному Филиппом и Андреем), как бы на весь мир восклицает: «Прииде час, да прославится Сын Человеческий! Аминь, аминь глаголю вам, аще зерно пшенично, пад на землю, не умрет, то едино пребывает: аще же умрет, мног плод сотворит. Любяй душу свою, – продолжал Господь, – погубит ю; а ненавидяй душу свою в мире сем, в животе вечном сохранит ю. Аще кто Мне служит, Мне да последствует: и идеже есмь Аз, ту и слуга Мой будет; и аще кто Мне служит, почтит его Отец Мой».
Все это, как показывает самое свойство мыслей и слов, было произнесено с выражением величия, подобающего Сыну Божьему. Но вдруг светлый взор Его покрылся как бы некиим сумраком печали. По Божественному лицу Его видно было, что в душе Его одно чувство быстро сменяется другим, и происходит как бы некое сильное внутреннее движение и борьба (см. Злат. Бесед, на Ин).
"Ныне, – продолжал Он после некоторого молчания, – ныне душа Моя возмутися... и что реку? Отче, спаси Мя от часа сего! Но сего ради приидох на час сей!»
Можно представить, как неожиданно и поразительно было не только для народа и еллинов, но и для самых учеников Иисусовых подобное необыкновенное состояние души их Учителя. Но священная величественность тех минут запечатала все уста молчанием. Между тем взор Господа снова заблистал небесным светом.
"Отче, – воскликнул Он как бы одержав внутреннюю победу, – прослави имя Твое!»
«Прославих и паки прославлю», – загремело в ответ с неба. Стоявшие в отдалении подумали, что это внезапный гром (так глас был силен и не похож ни на что земное), а стоявшие вблизи, слыша членораздельный голос, почли это за вещание ангела. В недоумении и страхе все взирали на Иисуса, ожидая, что будет (не последует ли, напр., какое-либо явление, или по крайней мере продолжение столь необыкновенной беседы с небом).
«Не Мене ради глас сей бысть, – вещал Господь ученикам, – но народа ради: ныне суд есть миру сему, – продолжал Он, как бы в изъяснение чуда, – ныне князь мира сего изгнан будет вон... И аще Аз вознесен буду от земли, вся привлеку к Себе...»
Последние слова изрек Господь, по замечанию евангелиста, назнаменуя, коей смертью хотяше умрети (Ин. 12, 33). В таком точно смысле и принял их народ, хотя мысль о смерти Мессии, какой бы то ни было, тем паче крестной, была совершенно противна народному верованию, представлявшему себе Мессию бессмертным. В другое время такое явное и резкое противоречие народному предрассудку заставило бы народ тотчас возмутиться и, может быть, взять в руки камни, как это бывало в подобных случаях (Ин. 10, 31); теперь, после гласа с неба, удовольствовались скромным выражением своего недоумения, прикрыв его еще личиной закона. «Как же мы слышали, – сказали некоторые, – из закона, что Мессии надобно пребывать во веки, а Ты говоришь, что должно быть вознесену Сыну Человеческому? Кто этот Сын Человеческий? (то есть не другой ли кто, отличный от Тебя, Который являешься Мессией, или Ты Сам не Мессия, а только предтеча его?)
Подобные вопросы могли служить поводом для пространного собеседования и обширных объяснений. Но теперь не время уже было вступать в такие объяснения. Господь почел достаточным, не касаясь догматической стороны предмета, преподать народу одно нравственное наставление.
«Еще мало», – сказал Он, – «свет в вас есть: ходите, Дóндеже свет имате, да тьма вас не имет: ходяй во тьме, не весть, камо идет. Дóндеже свет имате, веруйте во свет, да сынове света будете!»
(То есть спешите пользоваться в простоте сердца тем, что вы видите и слышите от Меня и через Меня, не увлекаясь сомнениями, не предаваясь вопросам, не тратя времени, которого остается так мало.)
Как бы в доказательство того, что сказал Господь, то есть что это последнее Его наставление, Он, сказав, тотчас отошел от народа и сокрылся (Ин. 12, 36).
Так заключилось более нежели трехлетнее поприще всенародного служения Иисусова в качестве обещанного народу иудейскому Мессии и Учителя истины. Какое величественное соответствие между началом и концом служебного поприща Иисусова! Там глас с неба на Иордане, и здесь глас с неба при храме; там и здесь и для торжественности и «народа ради», – чтобы среди настоящих и еще более наступающих, крайне трудных и смутных обстоятельств, дать ему твердую опору для веры и поведения, чтобы он сей глас с неба мог противопоставить гласу от земли – своего недостойного синедриона. С этой точки зрения настоящие минуты были минутами самыми величественными, минутами решения участи всех и каждого из иудеев. В гласе с неба изрекался суд и осуждение главам народа иудейского, не хотевшим расстаться со своими выгодами, – книжникам и мудрецам иудейским, упорствовавшим в своих предрассудках: фарисеям с их лицемерием: саддукеям с их чувственностью: ессеям с их ложной противообщественной набожностью – всем и каждому, кто, видя перед собой в таком избытке свет небесный, смежал очи, чтобы не видеть. Мессия должен был сделать, со Своей стороны, все, чтобы быть узнанным от народа иудейского, Его ожидавшего, – и сделал! Не говоря о трехлетнем служении, о непрестанной проповеди, о многочисленных всякого рода чудесах, довольно было последних событий, чтобы узнать в Нем всем и каждому обетованного Избавителя мира: для того именно воскрешением Лазаря возбуждено было всеобщее внимание как нельзя более; торжественным входом в Иерусалим и принятием от детей «осанна Сыну Давидову» – сделано было всенародное объявление о Своем великом достоинстве как нельзя яснее; наконец настоящим гласом с неба (таким знамением особенно дорожили иудеи) (Мф. 16:1, 12:39), положена на все служение Иисусово такая Божественная печать, вернее которой нельзя и вообразить; после этого для неприемлющих Его не было никакого извинения, оставалось одно осуждение, по мере виновности каждого. Но это осуждение не останавливалось на осужденном мире (человеческом), который при всей виновности своей все еще имел время к покаянию, а следовательно помилованию (Ин. 16,8–11): нет, оно простиралось далее и сокрушительной силой своей всецело падало на гордую главу князя мира, того человекоубийцы искони (Ин. 8, 44), который, не сохранив собственного достоинства в высших областях мироздания, но оставив самовольно свое жилище (Иуд. 6), ниспал в бездну унижения и бедствия и потом, не желая через покаяние возвратиться к своему природному месту и первому достоинству, замыслил злобно свергнуть с престола новосотворенного владыку земли, прародителя человеков, и, достигнув этого посредством обольщения, занял незаконно его место – владыки над миром. Провидя в Иисусе Христе будущего разрушителя своего темного царства, он в самом начале служения Его не преминул явиться перед Ним с искушением в пустыне (Мф. 4,1–11), во время Его пощения; не успев в своем кове, ставил потом, где мог, преграды Его проповеди; возмущал мирные сердца Его учеников (Мф. 16, 23), овладел одним из них до того, что обратил его из апостола в сосуд погибели, и воздвиг теперь синедрион на преследование Его именем Самого Бога Израилева. Во всех этих случаях премудростью Божьей предоставлена была этому врагу Бога и людей, по-видимому, свобода действовать так, как он хотел и мог: Сын Человеческий также не противопоставлял ему видимо со Своей стороны неприступной славы Своего Божества, сражался с ним одним смирением и преданностью воле Отца Своего. Несмотря на это, царство света своей внутренней силой явно брало везде верх над царством тьмы; малое стадо, которому завещано царство (Лк. 22, 29), росло, привлекая к себе отовсюду членов; Сын Человеческий совершил все, что было нужно для основания Церкви Своей так, чтобы и врата адовы не одолели ее; оставалось только вознестись на крест, принести Самого Себя в жертву за род человеческий, чтобы потом принять, и по человечеству Своему, власть над небом и землей, сделаться посредником Бога и человеков, Богопоставленной главой всего мира. После того и вместе с тем князь мира, этот древний самозванец, сам собой лишался незаконного владычества над миром и изгонялся вон, в свое место – во тьму кромешнюю.
Имея в виду такое всемирное значение настоящего события, Господь, кажется, не вступал в непосредственную беседу с еллинами. Впрочем, для них довольно было и того, что они видели и слышали. Глас с неба должен был прекратить всякое колебание их мыслей касательно лица Иисусова и возбудить веру в Него яко Сына Божьего. Предостережением, что светильнику недолго остается гореть на свещнике, давалось знать и еллинам так же, как и иудеям, чтобы не медлили делом своего спасения, а многознаменательными словами «любяй душу свою, погубит ю», указывался главный путь к этой цели – самоотвержение христианское. Напоминание об участи, ожидающей князя мира, кажется, и сделано преимущественно для еллинов; ибо его владычество нигде так не свирепствовало, как между язычниками, где он под видом истуканов принимал поклонение и жертвы и давал свои откровения. Все это теперь должно было прекратиться: проповедники Иисуса Распятого обойдут весь мир с крестом, разрушат им всех идолов и распространят поклонение Богу истинному. Мысль отрадная для тех из еллинов, которые давно жаждали этого благодеяния!
Обращая, наконец, внимание на душевное состояние при этом случае Иисуса, тотчас видишь, что оно было самым необыкновенным. И можно ли было без особенно глубокого и сильного чувства окончить такое поприще служения, каково было поприще Сына Человеческого?.. Но это чувство могло быть различно, в зависимости от результата. Как бы оно было радостно, если бы дщерь Сионя, наставляемая столько времени и с таким усердием, уразумела наконец день посещения своего (Лк. 19,42)! Но она не уразумела его! Не уразумела до того, что в ослеплении готовится вознести на крест возлюбленного Жениха своего! Ужасная участь, которая постигнет ее за это преступление, вызвала уже, как мы видели, слезы на очах Господа во время входа Его во Иерусалим. Столь же естественно представление этой участи теперь приводит душу Его в горестное смущение. Рассматриваемый с этой стороны крест, Его ожидающий, сам по себе тяжелый, представляется Ему еще тяжелее и ужаснее: ибо вместо того, чтобы на нем пригвоздить одно раздранное и изглажденное рукописание общих грехов всего мира (Колос. 2, 14), теперь на нем же надо будет пригвоздить и новое рукописание тяжкого греха и осуждения возлюбленной дщери Сионовой. Можно ли было не пожелать противного, не сказать от полноты чувства: «Отче, спаси Мя от часа сего!» Впрочем, мы бы уклонились от всех правил исторического толкования слов Спасителя, если бы отважились утверждать, что это горестное восклицание, как бы невольно вырвавшееся из стесненного чувствами сердца, нисколько не было в Богочеловеке следствием самой природы человеческой, естественно и необходимо отвращающейся страданий и смерти. Напротив, борьба со страхом смерти была не чужда Ему, даже как Искупителю рода человеческого, как Вождю всех искушаемых и спасающихся: итак, если бы кто почему-либо выпустил бы из вида эту черту, то тем самым, дерзнем сказать, не украсил бы, а исказил черты Искупителя в Его Божественном лице. Ибо этот самый страх, по глубокому замечанию апостола (Евр. 5, 7), служил к последнему величайшему искушению для второго Адама, победив которое, Он явил в Себе всю полноту совершенства, в которой ничего не оставалось желать более (Евр. 2,10). В самом деле, как бы Божественный Начало вождь спасения нашего мог всем искушаемым помогать, даже знать их состояние, если бы Сам, говоря словами апостола, не был «искушен по всяческим» (Евр. 4, 15), не испытал на Себе всего, кроме греха? И как бы можно было сказать, что Он испытал все, если бы Он не испытал страха мучений и смерти, этого последнего и величайшего искушения для слабого естества нашего? К счастью нашему, Он испытал его, испытал теперь; еще более испытает после, в саду Гефсиманском, где искушение это достигнет самой высшей степени и потребует для побеждения троекратной молитвы и – ангела укрепляющего! Там и мы доскажем об этой, самой возвышенной, поучительной и таинственной стороне в жизни и страданиях Богочеловека то, что, по указанию апостолов Христовых и святых отцов, может быть сказано об этом общепонятного.
А здесь и теперь приметим только, для руководства при рассмотрении наступающих действий и состояния Богочеловека, что как доселе, в качестве Мессии и предопределенного Царя Израилева, Ему прилично было действовать и учить со властью (Мк. 1, 22. Мф. 7, 28), являть даже видимо Свое величие: так теперь, со вступлением в новый круг действий, в качестве Агнца Божьего, вземлющего грехи всего мира, – Ему надлежало принять на Себя во всей полноте характер жертвы, ведомой на заколение, каким действительно мы и увидим Его в остальных днях Его жизни.
