28 октября 2023 г. с 15:00 до 16:00 в воскресной школе пройдут мастер-классы по рукоделию и рукотворной игрушке.
Приглашаются все учащиеся воскресной школы и их родители!

Фотоальбом

Внимание!
На каникулах для всех классов воскресной школы занятия пройдут по расписанию!!

Фотоальбом

Анастасия Матвеевна, собираясь в церковь ко всенощной, с опаской поглядывала на своего супруга, полковника авиации в отставке Косицына Михаила Романовича. Михаил Романович сидел перед включенным телевизором с газетой в руках. Но ни на телевизионной передаче, ни на газете сосредоточить своего внимания он не мог. В его душе глухо росло раздражение, некий протест против намерения жены идти в церковь. Раньше, еще в молодые годы, она захаживала в церковь раза два-три в год. Он на это внимания не обращал: мало ли какая блажь у женщины. Но как вышла на пенсию, так зачастила в храм каждое воскресенье, каждый праздник.

«И сколько этих праздников у церковников — не пересчитать, — с раздражением думал Михаил Романович. — То ли дело красные дни гражданского календаря: Новый год, 8 Марта, 1 Мая, 7 Ноября и уж совсем святой, особенно для него, фронтовика, День Победы — вот, пожалуй, и все. А тут каждый месяц по нескольку, с ума можно сойти».

Анастасия Матвеевна думала о том, что последнее время ее супруг очень раздражителен; оно понятно: бередят старые фронтовые раны, здоровье его все более ухудшается. Но почему-то больше всего его раздражает то, что она ходит в церковь. Чуть ли не каждый уход ее на службу в храм сопровождается скандалом и руганью.

— Миша, закройся, я пошла в храм.

— Ну чего, чего ты там потеряла, не можешь, как все нормальные люди посидеть дома с мужем, посмотреть телевизор! — с раздражением на ходу говорил Михаил Романович, чувствуя, как гнев начинает клокотать в его израненной старческой груди.

— Мишенька, так, может, нормальные-то люди, наоборот, те, кто в храм Божий ходят, — сказала и, поняв, что перегнула палку, сама испугалась сказанного, но слово не воробей.

— Так что, я, по-твоему, ненормальный? — переходя на крик, вознегодовал Михаил Романович. — Да, я — ненормальный, когда на своем истребителе все небо исколесил, но Бога там не увидел. А где был твой Бог, когда фашистские самолеты разбомбили наш санитарный поезд и из пулеметов добивали раненых, которые не могли укрыться и были беззащитны? Почему Бог их не укрыл? Я был ненормальный, когда летел под откос в санитарном вагоне и только чудом остался жив?

— Миша, но ведь это чудо Бог совершил, разве ты этого не понял ни тогда, ни сейчас?

Удивительное дело, но именно эта вылетевшая у Михаила Романовича фраза «чудом остался жив» вмиг иссушила его раздражение. Негодование куда-то исчезло, и, махнув рукой, уже успокаиваясь, он сказал:

— Иди к своим попам, раз тебе нравится, что тебя дурачат.

На всенощной Анастасия Матвеевна горячо молилась за Михаила. Несмотря ни на что, мужа своего она сильно любила. Когда приходила в храм, всегда становилась перед иконой Архистратига Михаила и всю службу молилась о том, чтобы Господь просветил ее мужа светом истины. У каждого человека есть какая-то главная мечта его жизни. Такая мечта была и у Анастасии Матвеевны. Она всем сердцем хотела, чтобы настал день, когда они вместе с Мишей под руку пошли бы в церковь к службе. После так же вместе возвращались бы домой. Вдвоем читали бы молитвенные правила перед сном и утром. Этого она желала больше всего на свете.

— Господи, если тебе угодно, забери мою жизнь, только приведи Мишеньку в храм для жизни вечной.

Когда Анастасия Матвеевна вернулась домой, Михаил уже лежал в кровати. Не было еще девяти часов вечера, так рано он не ложился, это сразу насторожило Анастасию Матвеевну.

— Мишенька, ты что, заболел, тебе плохо?

— Немного неважно себя чувствую, но ты, Настенька, не беспокойся, пройдет.

Анастасия Матвеевна не успокоилась, она-то хорошо знала: уж раз он лег — дело серьезное — и вызвала врача. Врач ничем не утешил, измерил давление, прослушал сердце, сделал укол и заявил, что необходима госпитализация. Но Михаил Романович категорически отказался ехать в госпиталь. На следующий день его состояние ухудшилось.

— Миша, может, батюшку позвать, ведь ты ни разу не исповедовался, ни разу не причащался. Он, открыв глаза, глянул сердито:

— Что, уже хоронишь меня?

— Да что ты, Мишенька, Господь с тобою, наоборот, верю, что через это на поправку пойдешь.

Он устало прикрыл глаза, а когда она собиралась отойти от постели на кухню, вдруг, не открывая глаз, произнес:

— Ладно, зови попа.

Сердце Анастасии Матвеевны зашлось в радостном волнении, она выбежала в соседнюю комнату, упала на колени перед иконами и расплакалась. Всю ночь она читала каноны и акафисты, чтобы Миша дожил до утра и дождался священника.

Батюшка пришел в половине девятого, как и договаривались. Она провела его к мужу и представила:

— Вот, Миша, батюшка пришел, как ты и просил, это наш настоятель отец Александр. Ну, я вас оставлю, буду на кухне, если понадобится какая помощь, позовете.

Отец Александр, мельком взглянув на фотографии, где Михаил Романович был в парадном мундире с орденами и медалями, бодро произнес:

— Не беспокойтесь, Анастасия Матвеевна, мы два старых вояки, как-нибудь справимся со всеми трудностями.

Михаил Романович глянул на молодого священника, сердито подумал: «Что он ерничает?»

Отец Александр, как бы отгадав его мысли, сказал:

— Пришлось немного повоевать, интернациональный долг в Афганистане исполнял. Служил в десанте, так небо полюбил, что после армии мечтал в летное пойти, был бы летчиком, как вы, да не судьба.

— Что же так?

— Медкомиссия зарубила, у меня ранение было.

— Понятно.

Священник Михаилу Романовичу после такого откровения не то чтобы понравился, а прямо как родной стал. Немного поговорили, потом отец Александр сказал:

— У вас, Михаил Романович, первая исповедь. Но вы, наверное, не знаете, в чем каяться?

— Вроде жил, как все, — пожал тот плечами. — Сейчас, правда, совесть мучает, что кричал на Настю, когда в церковь шла, она ведь действительно глубоко в Бога верит. А я ей разного наговорил, что, мол, летал, Бога не видел в небе и где, мол, был Бог, когда на войне невинные люди гибли.

— Ее вере вы этими высказываниями не повредите, она в своем сердце все ответы на эти вопросы знает, только разумом, может быть, объяснить не умеет. А вот для вас, по всей видимости, эти вопросы имеют значение, раз в минуту душевного волнения их высказали. По этому поводу вспомнить можно случай, происшедший с архиепископом Лукой (Войно-Ясинецким). Он был не только церковным иерархом, но и знаменитым ученым-хирургом. Во время Великой Отечественной войны, будучи назначенным главным консультантом военных госпиталей, он не раз, делая операции, самых безнадежных спасал от смерти. Как-то Владыка Лука ехал в поезде в одном купе с военными летчиками, возвращавшимися на фронт после ранения. Увидели они церковнослужителя и спрашивают: «Вы что, в Бога верите?» «Верю», — говорит Владыка. «А мы не верим, — смеются летчики, — потому что все небо облетали, но Бога так и не видели». Достает тогда архиепископ Лука удостоверение профессора медицины и говорит: «Я тоже не одну операцию сделал на мозге человека: вскрываю черепную коробку, вижу под ней мозговой жир, а ума там не вижу, значит ли это, что ума у человека нет?»

— Какой находчивый Владыка, — восхитился Михаил Романович.

— А насчет того, что невинные гибнут, это действительно непонятно, если нет веры в бессмертие, а если есть христианская вера, то все становится ясно. Страдания невинных обретают высший смысл прощения и искупления. В жизни вечной Господь каждую слезинку ребенка утрет. Всем Бог воздаст, если не в земной жизни, так в будущей, по заслугам каждого.

После исповеди и причащения отец Александр пособоровал Михаила Романовича. После соборования тот признался:

— Веришь ли, батюшка, на войне смерти не боялся, в лобовую атаку на фашиста шел, а теперь боюсь умирать:

что там ждет — пустота, холодный мрак? Приблизилась эта черта ко мне, а перешагнуть ее страшно, назад еще никто не возвращался.

— Страх перед смертью у нас от маловерия, — сказал отец Александр и, распрощавшись, ушел.

После его ухода Михаил Романович сказал жене:

— Хороший батюшка, наш человек, все понимает. Ободренная этим высказыванием, Анастасия Матвеевна робко сказала:

— Мишенька, нам бы с тобой повенчаться, как на поправку пойдешь, а то, говорят, невенчанные на том свете не увидятся.

— Ну вот, опять за старое! Да куда нам венчаться, это для молодых, засмеют ведь в церкви. Сорок лет прожили невенчанные, а теперь, здрасте, вот мы какие.

— Ради меня, Мишенька, если любишь. Пожалуйста.

— Любишь-не-любишь, — проворчал Михаил Романович. — Еще выздороветь надо. Иди, я устал, подремлю малость. Коли выздоровлю, там видно будет, поговорим.

— Правда? — обрадовалась Анастасия Матвеевна. — Обязательно выздоровеешь, быть другого не может, — и, чмокнув мужа в щеку, заботливо прикрыла его одеялом.

Произошло действительно чудо, в чем нисколько не сомневалась Анастасия Матвеевна: на следующий день Михаил пошел на поправку. Когда пришел участковый врач, то застал Михаила Романовича пьющим на кухне чай и читающим газету. Померив давление и послушав сердце, подивился:

— Крепкий вы народ, фронтовики!

Когда Анастасия Матвеевна напомнила мужу о венчании, он отмахнулся:

— Погоди, потом решим. Куда торопиться?

— Когда же потом? Скоро Великий пост, тогда венчаться аж до Красной горки нельзя.

— Сказал потом, значит, потом, — с ноткой раздражения в голосе ответил он.

Пробовала еще несколько раз заводить разговор о венчании, но, почувствовав, что нарывается на скандал, сразу умолкала. Так и наступило Прощеное воскресенье, и начался Великий пост. Анастасия Матвеевна старалась не пропускать ни одной службы, в первую неделю ходила вообще каждый день. Потом стала недомогать, снова, как раньше, появились сильные боли в правом боку. А к концу поста вовсе разболелась и слегла. Сын Игорь свозил ее в поликлинику, оттуда направили на обследование в онкологию. Когда вернулись, Игорь отвел отца в сторону:

— Папа, у мамы рак печени, уже последняя стадия, врачи сказали, осталось немного.

— Что значит немного? Точно проверили, может, ошибаются? Чем-то можно помочь? Операцию сделать, в конце концов, — растерянно произнес Михаил Романович.

Сын отрицательно покачал головой:

— Надо готовиться к худшему, папа. Не знаю, маме говорить или нет?

— Что ты, сынок, не надо раньше времени расстраивать, я сам с ней поговорю.

Он опустился на стул возле кухонного стола, обхватил свою седую голову руками и сидел так минут пять, потом решительно встал:

— Пойду к ней.

Подойдя, сел на краешек кровати, взял нежно за руку:,

— Что же ты расхворалась, моя верная подруга? Давай поправляйся скорей, Пасха приближается, куличи будем, печь, яички красить.

— Что сказали врачи, Миша? — прямо посмотрев ему в глаза, спросила она.

Михаил Романович суетливо завертел головой:

— Ну что-что сказали… Надо лечиться — и поправишься. Вон сколько лекарств тебе понавыписывали.

— Не ври, Мишенька, ты же не умеешь врать, я и так сама все понимаю. Умирать мне не страшно, надо только подготовиться достойно к смерти, по-христиански. Ты мне отца Александра приведи, поисповедует, причастит, да и пособороваться нужно. Так мы с тобой и не повенчались — как пред Богом предстанем?

— Милая Настенька, ты выздоравливай ради Бога, и сразу пойдем венчаться.

— Теперь уж, наверное, поздно. Страстная седмица начинается. Затем Светлая, до Фомина воскресенья я не дотяну. Значит, Богом не суждено.

Михаил Романович шел в церковь и про себя бормотал:

— Это как же не суждено? Что значит: не суждено? Ведь мы как-никак сорок лет прожили.

В церкви, повстречавшись с отцом Александром, условились, что утром он подъедет к ним. Поговорил с батюшкой и насчет венчания. Отец Александр сказал задумчиво:

— На Страстной однозначно нельзя, на Светлой, хоть и не принято по уставу, но исключение можно сделать, — посмотрел на осунувшегося Михаила Романовича, добавил: — Если будем усердно молиться, она доживет и до Красной горки, я в этом уверен.

— Буду, конечно, молиться, только не знаю, как. Отец Александр подвел его к иконе Михаила Архангела:

— Здесь ваша супруга постоянно стояла на службе, наверное, за вас молилась вашему Ангелу-хранителю. Я вам предлагаю, пока она болеет, заменить ее на этом боевом посту. Я не шучу, когда говорю про боевой пост, апостол Павел пишет: «Наша брань не против крови и плоти, но против духов злобы поднебесных».

От этих слов все сразу встало для Михаила Романовича на свои места. Его соратница, его боевая подруга, его милая жена, пока он дома отлеживался у телевизора с газетой, была на боевом посту. Она боролась за него, за свою семью против врагов невидимых, а потому более коварных, более опасных. Боролась одна, не имея от него никакой помощи. Мало того, что он не поддерживал ее в этой борьбе, он еще потакал врагу. Теперь, когда она лежит больная, он должен встать на этот боевой пост. И он встанет, ему ли, старому вояке, не знать, что такое долг воина-защитника? Он встанет, обязательно встанет, и ничто не помешает ему в этом.

Анастасия Матвеевна заметила, что муж вернулся из церкви какой-то подтянутый, собранный, решительный и даже помолодевший.

— Настя, завтра утром батюшка придет. Сейчас покажи мне, какие молитвы читать, я за тебя и за себя почитаю.

— Мишенька, что с тобой? — еще не веря всему, прошептала Анастасия Матвеевна.

— Ничего. Вместе воевать будем.

— С кем воевать, Миша? — она даже испугалась.

— С духами злобы поднебесной, — отчеканил полковник. — И раскисать не будем, — увидев слезы на глазах жены, добавил он.

— Да это я от радости, Миша, только от радости.

— Ну, это другое дело.

Каждый день на Страстной седмице Михаил Романович ходил в храм. Стоять приходилось подолгу, службы Страстной седмицы особые, длинные. Но он мужественно выстаивал их от начала до конца, хотя и не понимал, что и для чего происходит, но боевой пост есть боевой пост, приказано — стой, высшее командование само знает. Высшим командованием для него в данном случае был отец Александр. После службы Михаил Романович часто подходил к нему, что-нибудь спрашивал. Как-то поделился своими переживаниями.

— Сам-то я хожу сейчас в церковь, а вот сын со снохой — их разве заставишь? Наш грех: сами не ходили в молодости и детей не приучили.

— Да это проблема не только ваша, многие подходят с подобным вопросом. Честно признаться, не знаю, что и отвечать. Советую усиленно молиться за детей, молитва родителей много может. Мне как-то рассказывали такой случай. У одного верующего человека был неверующий сын. Отец, конечно, переживал сильно. А перед тем, как умереть, завещал сыну, чтобы тот после его смерти в течение сорока дней заходил в родительскую комнату каждый день на пятнадцать минут, ничего не делал, только молча сидел бы. Сын исполнил последнюю просьбу отца. А как сорок дней прошло, сын сам пришел в храм. Я думаю, просто отец понимал, что молодежь в суете живет, некогда над вечным подумать: о смысле жизни, о своей душе, о бессмертии, о Боге.

Великим четвергом Михаил Романович причастился, а вечером после чтения двенадцати Евангелий умудрился принести домой огонь в самодельном фонарике. От него зажгли лампадку в комнате Анастасии Матвеевны. В субботу сходил в церковь, освятил кулич и крашеные яйца. Кулич испекла им сноха, а яйца красил сам Михаил Романович, так как Анастасия Матвеевна, вконец обессиленная, не вставала с кровати. Врач-онколог, курирующий ее, был удивлен, узнав, что она до сих пор жива. После ночной Пасхальной службы Михаил Романович пришел весь сияющий, уже с порога закричал:

— Христос Воскресе! —

— Воистину Воскресе! — ответила чуть слышно Анастасия Матвеевна, любуясь мужем, который на Пасху нарядился в свой парадный мундир со всеми наградами. Раньше он надевал его только 9 Мая.

— Ты прямо как на День Победы, — улыбаясь, сказала она.

— А сегодня и есть День Победы, победы над смертью — так в проповеди отец Александр и сказал. Они поцеловались трижды.

— Ты давай поправляйся, в следующее воскресенье, на Красную горку, поедем в церковь венчаться.

— Как уж Бог даст, но я буду ждать.

В воскресенье подъехал сын вместе со снохой на своей машине. Сноха помогла Анастасии Матвеевне надеть ее лучшее платье. Михаил Романович с Игорем осторожно вывели под руки и усадили Анастасию Матвеевну в машину. В храме отец Александр разрешил поставить для нее стул. Так и венчались: Анастасия Матвеевна сидела, а рядом в парадном мундире стоял ее любимый супруг. Во время венчания он несколько раз поглядывал с заботливостью на нее, а она отвечала полным благодарности взглядом: мол, все со мною в порядке, не беспокойся и молись. Домой Анастасию Матвеевну привезли совсем ослабевшую, почти что на руках внесли и уложили в постель прямо в платье. Дети уехали, обещав вечером проведать. Михаил Романович сел на стул рядом с кроватью жены и взял ее за руку.

— Спасибо, Мишенька, я сегодня такая счастливая! Теперь можно спокойно помереть.

— А как же я? — растерялся Михаил Романович.

— Мы же с тобой повенчанные, нас смерть не разлучит. Я чувствую, что сегодня умру, но ты не скорби, как прочие, не имеющие упования, мы с тобой там встретимся непременно. Ты помнишь, как мы первый раз повстречались?

— Конечно, помню: в Доме офицеров, на вечере по случаю Дня Победы, ты еще все с капитаном Кравцовым танцевала, я тебя еле у него отбил.

— Дурачок, я как тебя увидела, сразу полюбила, и никакие Кравцовы мне не были нужны.

— Настенька, ты знаешь, мне очень стыдно, хоть и прошло много лет, все же совесть напоминает. Встретимся на том свете, говорят, там все откроется, так вот, чтобы для тебя не было неожиданностью, короче, хочу признаться: я ведь тогда с Клавкой, ну, словом, бес попутал…

— Я знала, Мишенька, все знала. В то время мне так больно было, так обидно, что жить не хотелось. Но я любила тебя. Вот тогда-то я впервые в церковь пошла. Стала молиться перед иконой Божией Матери, плакать. Меня священник поддержал, сказал, чтобы не разводилась, а молилась за тебя как за заблудшего. Не будем об этом больше вспоминать. Не было этого вовсе, а если было, то не с нами, мы теперь с тобой другие.

Михаил Романович наклонился и поцеловал руку супруги:

— Тебя любил, только тебя любил, всю жизнь только тебя одну.

— Почитай мне, Миша, Священное Писание.

— Что из него почитать?

— А что откроется, то и почитай.

Михаил Романович открыл Новый Завет и начал читать:

— Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает… — он вдруг заметил, что супруга перестала дышать и, подняв голову от книги, увидел застывший взгляд его милой жены, устремленный в угол с образами.

— Мы скоро увидимся, Настенька, — сказал он, закрывая ей глаза.

Затем Михаил Романович встал, подошел к столу, взял лист бумаги и стал писать:

«Дорогой мой сынок, прости нас, если что было не так. Похорони по-христиански. Сынок, выполни мою последнюю просьбу, а не выполнить последнюю просьбу родителей, ты же знаешь, — великий грех. После того, как похоронишь нас с мамой, в течение сорока дней заходи в эту комнату и посиди здесь минут пятнадцать-двадцать каждый день. Вот такая моя последняя просьба. Поцелуй за меня Люсю и внуков. Христос Воскресе! Твой отец».

Затем он подошел, поцеловал жену и, как был в мундире, лег с нею рядом, взял ее за руку и, закрыв глаза, сказал:

— Пойдем вместе, милая, я тебя одну не оставлю.

Когда вечером Игорь с женой приехали к родителям, то долго не могли дозвониться, так и открыли дверь своим ключом. Прошли в спальню и увидели, что мать с отцом лежат на кровати рядом, взявшись за руки, он в своем парадном мундире, а она в нарядном платье, в котором сегодня венчалась. Лица у обоих были спокойные, умиротворенные, даже какие-то помолодевшие. Казалось, они уснули, вот проснутся и так же, взявшись за руки, пойдут вместе к своей мечте, которая ныне стала для них реальностью.

Волгоград, январь 2002 г.

Фотоальбом

Прежде всего, Жак Пьер был искателем приключений. С детства наш герой зачитывался Майн Ридом и любимым Жюль Верном, захватывающие испытания героев их книг овладели его детским разумом, побуждая искать подобное и в действительности. Но, увы, реальность оказалась куда более прозаичной и скучной. Мечтатель вырос, закончил философский факультет Сорбонны, а сказка так и осталась заключенной в клетку книг.

Преподавая в университете китайскую философию, Жак Пьер тратил все свое свободное время, читая всевозможные легенды, и, копаясь в библиотеках, зарывался в груду древних рукописей. Отпуска он проводил в разного рода экспедициях: дважды он отправлялся на берега туманного Альбиона в поисках загадочного Грааля, в Армении искал Ноев ковчег, облетел весь Синайский полуостров, разыскивая знаки, которые, якобы, оставили землянам инопланетяне. В Мексике, на Юкатане, он сломал ногу, в Гималаях заболел сенной лихорадкой, в ЮАР был ограблен туземцами, в России жестоко избит пьяными селянами, принявшими его за шпиона. В Японии Жак Пьер учил дзен-буддизм в школе самого Судзуки, фотографировал снежного человека на одном из островов Филиппин, искал знаменитый летучий голландец в Тихом океане, изучал загадку каменных истуканов на острове Пасхи. Он ночевал на развалинах Стоунхенджа, пытаясь понять язык друидов, кочевал с аборигенами Австралии, где его чуть не покусал ядовитый тайпан, однажды на него набросились обезьяны, обитавшие в развалинах буддийского храма. В Пиренеях Жак Пьер лазил по пещерам, где прятались когда-то от крестоносцев катары, записывал легенды шерпов в Непале, был гидом в Египте, познавая тайны пирамид, брал образцы грунта на месте святилища Ваалу в Баальбеке и участвовал, по обстоятельствам, во всех возможных авантюрах. Но сердце его не насыщалось, даже наоборот — с каждым разбитым идолом его сказка все больше становилась иллюзией. Лучше бы эти загадки и оставались таковыми, но это было для любознательного парижанина слишком мало. Он жаждал большего.

В общем, с трудом разобравшись в вышеназванных загадках, наш Жак Пьер впал в депрессию. Если говорить серьезно, то во всех этих тайнах есть элемент сознательной или бессознательной мистификации. Тут он ощутил, что в его жизни что-то должно измениться, потому что так больше продолжаться не могло. Он ходил к психоаналитику, но последний, вместо помощи, настроил его против собственного отца, Жак Пьер был буквально на грани отчаяния. И вот судьба, смилостивившись, показала ему срединный путь.

Все началось, для столь великого события в его жизни, достаточно просто. Как-то он сидел в одном парижском ресторанчике, глядя из окна на порядком поднадоевший силуэт Эйфелевой башни, и увидел на ее фоне двух маленьких китайцев, сидящих за крайним столом. Китайцы о чем-то спорили на хорошо знакомом ему мандаринском диалекте. По очереди, давая оппоненту слово, они ели пиццу, запивая ее кока-колой. Жак Пьер не мог не прислушаться к их беседе. Один убеждал другого в том, что китайцы совсем не националисты, с чем тот был совершенно не согласен:

— Послушай, Ду Вей-мин, мы, китайцы, великие националисты. Как ты можешь с этим спорить? — китаец, так сказать, передал микрофон соседу и принялся за грибную пиццу.

— Ты все передергиваешь! Настоятель сказал мне, что мог бы принять одного — двух иностранцев, если бы они хорошо владели китайским. Это неправда, будто Шаолинь опирается только на коренных китайцев, — Ду Вей-мин стал есть свою пиццу с беконом, видя, что другой спорщик доел свой кусок.

— Но монастырь не приемлет западную культуру! — китаец апеллировал к таким историческим фактам, как опиумные войны, боксерское восстание, культурная революция Мао Цзэдуна и современные расстрелы наркодилеров на стадионах. — Шаолиньские монахи поддержали восстание хунвейбинов, разгромивших Шанхай, некоторые историки даже считают, что они были истинными зачинщиками бунта, — китаец взял стакан с красной шипящей колой.

— Да, конечно, китайская культура почти самая замкнутая в мире, но Ван Дэминь, шаолиньский монастырь, уже готов раскрыть свои секреты миру, поэтому настоятель и ищет европейцев, которые смогли бы перенять истинную китайскую культуру, самую древнюю на земле… — китайцы заказали еще по пицце и продолжали спорить, но французский ученый уже впал в состояние транса. Таких чувств он давно не испытывал. Последний раз, может быть, когда он в четырнадцать лет прочитал «Невероятные приключения экспедиции Барсака».

Слово «секреты» послужило для Жака Пьера, как звонок для собак Павлова, самым сильным естественным раздражителем, разгорячившим его любознательность, словно медную руду в доменной печи. «Перенять истинную китайскую культуру, — эти слова симфонией радости звучали в его сердце, — самую древнюю на земле». Через три дня он уволился из университета и полетел в Китай.

Поднебесная приняла француза настороженно, но, увидев его искреннее восхищение китайской культурой и желание даже пожертвовать своей европейской сущностью ради ее познания, она раскрыла свои сокровищницы. Настоятель Шаолиня взял Жака Пьера в число послушников. При первой их встрече он коснулся рукой его пульса и сказал:

— У вас, европейцев, есть одна Женщина с Ребенком в руках — я вижу это, как и крест на твоем лбу, — Она хранит вас от зла. Но наш, китайский, бог сильнее всех, — увидев склоненную в почтительности голову парижанина, настоятель довольно ухмыльнулся и почесал бритый затылок.

Через двадцать лет Жак Пьер, ставший к тому времени монахом Сюй Чжун-шу, изучил стиль пьяной обезьяны Кун-фу, а также стал мастером Ци-гун. Он носил шафрановую накидку, брил голову и почти забыл родной французский язык. Но настоятель готовил его для одной миссии, о которой ему самому пока ничего не было известно.

Однажды брат пришел в его комнату. Сюй Чжун-шу медитировал, представляя в уме разлагающийся труп. Он, почувствовав на периферии сознания присутствие человека, по всем правилам вышел из медитации и кивком головы приветствовал брата, который поклонился и сообщил ему известие — настоятель приглашал его на беседу.

Настоятель медитировал, когда Сюй Чжун-шу подошел к его террасе. Он сидел, погруженный в глубокий транс, его оранжевая накидка и сосредоточенное лицо гармонировали с лучиком солнца, оставившим на ровной поверхности его черепа сияющий блик. Прождав с полчаса в почтительной позе, француз усльГ-шал, как учитель, не выходя из медитации, произнес:

— Один мудрец говорил, что великое царство — это низовье реки, удел поднебесной, самка поднебесной. Самка всегда невозмутимостью одолевает самца, — он приоткрыл глаза и поднял свою руку. — Сюй Чжун-шу, наша великая культура готова подчинить себе западный мир. И мы сделаем это не так агрессивно, как европейцы, но мягко, превосходством своей древней мудрости, — настоятель кивком головы повелел сменить почтительную позу на дружескую. Это была великая честь, и француз впервые ее удостаивался. — Сюй Чжун-шу, хотя ты и не приобрел прекрасный узкий разрез глаз, и цвет твоей кожи такой же белый, как прежде, но душа твоя, без сомнения, китайская, как и у меня.

— Спасибо, учитель, — бывший Жак Пьер млел от восторга.

Настоятель вновь поднял правую руку в знак того, что ему следует молчать:

— Мне надлежит тебе сейчас изречь один секрет. Слушай! Мастерство наших великих учителей достигло того, что мы видим каждое явление этого мира, каждый его уголок открыт взору китайских мудрецов. Ха! — старый монах с огорчением продолжил. — Вот только одно место на земле недоступно нашему видению, смотри, — настоятель поднял лежащий на полу свиток и раскрыл его, это была карта Средиземного моря, — смотри, Сюй Чжун-шу, это так называемая Святая гора Афон.

— Я знаю про это место, учитель, даже хотел когда-то туда поехать, но почему-то все сорвалось.

— Что ты знаешь об этом Афоне?

— Что туда не пускают женщин, и что там живет несколько тысяч монахов-ортодоксов.

— Ха! Все это пустое! Мы узнали об этой горе довольно много, но до сих пор не понимаем, почему, какие духовные силы нам препятствуют. Нам! Понимаешь? Для нас, чтоб ты понял, это все очень важно, Сюй Чжун-шу, — настоятель шумно и надменно выдохнул. — Ха! Какая-то молодая европейская традиция ставит нам вопросы для разрешения! Ты должен поехать туда, Сюй, и разузнать все, что есть в этой традиции необычного. Ты поедешь, вооруженный знаниями китайских мудрецов, во всеоружии, думаю, что справишься. Ты сильный.

— Готов служить вам, учитель, — монах вновь занял почтительную позу.

Настоятель скрестил руки в молитвенном жесте:

— Я думаю, что монахи на Афоне, втайне, практикуют боевые искусства. Нужно узнать, что это за наука, и наши мудрецы подберут к их европейскому яду достойное противоядие. Да благословит тебя небо, сын мой. Сам Будда будет помогать тебе на этом пути, — он помолчал минуту и опять презрительно хмыкнул. — Ха! Святая гора! Посмотрим, что она из себя представляет. Какое наказание, Сюй Чжун-шу, ты выберешь себе, если тебе не удастся выполнить возложенную на тебя миссию?

Монах не сомневался ни секунды:

— Я вырву себе глаз, учитель.

— Хм! — настоятель с уважением и даже любовью взглянул на подопечного. — Сюй Чжун-шу, ты безупречен. Как говорил мой приснопамятный учитель Лян Дун-цзяй: «Не взять то, что даровано небом, значит себя наказать. Не действовать, когда приходит время, значит себя погубить». Иди, сын мой, да поможет тебе небо.

Через неделю француз летел по маршруту Пекин — Салоники, половину полета он медитировал, половину — вспоминал английский язык.

Аэропорт, такси, автовокзал, Уранополи. И вот — Святая гора. Двадцать лет он не ступал на европейскую землю; волнения, как такового, не было, лишь желание достойно исполнить свою миссию переполняло его китайское сердце. Сев на паром, он с любопытством глядел на зеленые и каменистые берега Афона.

Приплыв в Дафни — святогорский порт, француз решил вначале посетить афонское правительство — Протат. Войдя в здание, которое располагалась рядом с соборным храмом Успения Божьей Матери — той самой Женщины с Ребенком, о Которой предупреждал настоятель, — Жак Пьер спросил по-английски, у кого он может получить разрешение на пребывание здесь в течение одного месяца. Ему указали на дверь, открыв которую, он увидел бородатого монаха, сидящего за столом. Протатский чиновник поприветствовал его по-гречески, но, увидев, что тот не понимает, перешел на английский:

— Что вы хотели, господин? — лицо монаха лучилось дружелюбием и гостеприимством.

Жак Пьер вкратце изложил суть своей проблемы:

— Понимаете, я французский ученый, посмотрев по каналу «Discovery» программу про Святую гору, я загорелся желаем изучить восточно-христианскую духовность.

— Очень хорошо, — внимательно осмотрев лысый череп ученого, монах, не теряя приветливости, осведомился о его вероисповедании.

— Я буддист. Бритая голова — это символ отсутствия суеты и тщеславия.

Монах показал на свои длинные черные волосы и засмеялся:

— Вы меня обличили, — затем он достал какой-то журнал. — Так вы, значит, хотели бы у нас остаться на месяц?

— Да.

— Ага. Очень хорошо, — монах объяснил ему, как продлевать афонский пропуск — димотирион и правила поведения на Святой горе для лиц не православного вероисповедания. — Матерь Божья да поможет вам.

— Спасибо, — и француз поехал на маршрутном такси в Великую лавру. Природа вокруг была красивой, но не настолько, чтобы вызывать его восхищение.

Красота Афона не впечатляла Жака Пьера, так же как и многочисленные святыни, приветливость святогорских монахов не могла его растрогать, песнопения православных хоров не бередили душу. Он всегда помнил изречение великого полководца Сунь Цзы: «война — это путь обмана». Он изучал чужую традицию с бесстрастием шпиона и равнодушием врага. Все здесь было похоже на другие духовные места — культовые здания, монахи с четками, гимнография, аскеза, почитание учителей, особая одежда и прическа, отличающая их от мирян, религиозная живопись. В общем-то, ничего особенного. Единственное, чего француз никак не мог найти, так это следы занятий боевыми искусствами, но его учитель не мог ошибиться. Надо искать. Настоятель, великий мастер шаолиньской школы бокса, перед самым его отлетом, научил Сюй Чжун-шу использовать энергию разрушающейся башни; теперь он мог использовать намерение разума и без применения грубой силы. Нанесение ударов на расстоянии десяти шагов! Насколько он знал, европейцам эту энергию еще никто не открывал. Великая честь!

Походив по горе с две-три недели, Жак Пьер услышал от одного паломника предание о невидимых старцах, которые, как и следует из их определения, не могли быть видны невооруженным и вооруженным глазом и несли тайный подвиг молитвы за мир. Наверняка, подумал француз, эти старцы владеют какими-то скрытыми и могущественными стилями Кун-фу, раз они предпочитают оставаться в безвестности и не решаются доверить свои приемы первому встречному.

Сосредоточив свои усилия на поисках невидимых старцев, Жак Пьер ночевал в Панагии и побывал даже на самом пике Афона — в храме Преображения Господня.

Там он провел почти десять дней, пока не началась сильная гроза. Француз, почувствовав, как вибрирует металлическая ручка двери храма, понял, что жизнь его находится под угрозой. Быстро выбежав из низенькой церкви, стоящей на самой высокой точке Афона, Жак Пьер начал спускаться по тропинке вниз. Гроза набирала силу, и молнии били в землю со всей мощи. Тучи сгустились, темное фиолетовое море внизу казалось отражением грозового неба. Грохот был таким сильным, что закладывало уши. Француз споткнулся о камень и упал, покатившись со склона; рядом огненная змея ужалила сухое дерево, которое, вспыхнув, также упало и покатилось вниз, словно боевой валик против римских легионов.

— Наверняка, это все волшебство невидимых старцев! — Жак Пьер подумал, что они раскрыли его как вражеского шпиона и собираются уничтожить. Еле живой и промокший до нитки, Сюй Чжун-шу добрался до Панагии и с облегчением лег на матрас в каменном притворе. Все тело болело, и он решил погрузиться в медитацию. Это было единственным лекарством, способным восстановить его душевное равновесие. Усевшись в специальной позе, француз расслабился и начал читать мантру, открывающую сознание. Предвкушая сладость транса, он выдохнул и приготовился к погружению. Что за бред?! Впервые за много лет Жак Пьер не мог медитировать. Он попробовал еще несколько раз с тем же самым успехом. Отчаявшись, француз чуть не заплакал, ведь в медитации скрыт источник всей его силы.

Через несколько дней измученный Жак Пьер решил вернуться в Китай, невидимых старцев он не нашел, секрета афонских подвижников не разгадал. Он сидел в монастыре Ксиропотам, в пустой келье и горестно вздыхал. Наконец, перед самым отъездом он спросил гостиничного монаха:

— Ответь мне, отец, я европеец, но живу в Китае, в шаолиньском монастыре. Все у вас хорошо, образ жизни ваших монахов похож на наш. Вы много молитесь — мы медитируем, вы мало спите и ограничиваете себя в пище, так же и мы воздерживаемся, вы поете — мы читаем нараспев мантры. Но ведь путь монаха — путь воина. Мы вот в Шаолине практикуем боевые искусства, а у вас есть что-нибудь подобное?

Монах лениво оторвался от книги:

— Шаолинь? Надо же! — он внимательно посмотрел на француза. — Понимаешь, представь, два человека враждуют между собою, каждый не хочет уступать другому, они ссорятся и не хотят даже разговаривать, не говоря о том чтобы примириться. И вот они встречаются в незнакомом месте, и один, преодолевая свою гордость, делает, при всем честном народе, земной поклон перед своим врагом. Последний, пораженный неожиданным великодушием противника, также просит у него прощения, и восстанавливается мир, — монах видел, что Жак Пьер, конечно, слушал с интересом, однако не понимал, о чем идет речь. — Кто из них победил?

— Победил в чем?

Грек стал понемногу выходить из себя:

— Ну, что ты, не понимаешь, что ли? Кто победил вражду?

— Ну, наверное, тот, кто первый попросил прощения, — Жак Пьер понял, что аспект борьбы здесь не затрагивает материальную сферу.

— Правильно! А как ты думаешь, ему легко было это сделать?

— Думаю, что трудно.

— Ага! Так вот, наше боевое искусство — научиться смиряться и прощать, чтобы, таким образом, побеждать зло. Понятно?

— Да, думаю, что да, — Жак Пьер получил от обрадованного монаха иконку сорока Севастийских мучеников, в честь которых назван монастырь Ксиропотам, и выслушал их житие. Эти мученики были воинами-христианами и отказались приносить жертву языческим богам. В наказание их загнали в ледяное озеро, где они и погибли, прославляя Бога. Француз подумал, что для такого подвига требуется немалое присутствие духа…

Снова в путь. Паром, Уранополи, автовокзал, такси, аэропорт. И вот Жак Пьер летит на самолете Салоники — Пекин, половину полета выстраивая свой предстоящий разговор с настоятелем, половину — думая, какой глаз у него хуже видит…

Учитель медитировал, когда Сюй Чжун-шу, поправив черную повязку на левой пустой глазнице, застыл в почтительной позе. Не выходя из медитации старец изрек:

— Кто имеет знание и делает вид незнающего, тот на высоте, Сюй Чжун-шу. Кто без знаний и делает вид знающего, тот болен. Кто избавляет себя от болезни — не болеет, — настоятель открыл глаза. — Ха! Я вижу, ты наказал себя, монах, следовательно, задание не выполнил. Рассказывай!

Француз рассказал обо всех значительных моментах своего пребывания на горе.

— Учитель, каких-то особенных секретов я там не обнаружил. Самая главная добродетель, которую желают получить монахи, — это смирение, а боевые искусства у них целиком направлены внутрь психической жизни, и любое рукоприкладство считается у них большим грехом.

— Ха! Вода — это самое мягкое и слабое вещество в мире, но в преодолении твердого и крепкого она непобедима, и на свете нет ей равного, — настоятель отпустил Сюй Чжун-шу залечивать свои физические и духовные раны, а сам не на шутку задумался. Он сидел в молитвенной позе до самого вечера, пока луна, отражающаяся на безупречной глади его черепа, не осветила долины. Шаолинь готовился ко сну.

Фотоальбом

9-11 октября 2023 г. в ГБОУ № 511   проходил просмотр анимационных фильмов Международного благотворительного кинофестиваля «Свет Лучезарного ангела».

В просмотрах участвовали ученики 1-4 классов, всего около пятиста человек. Ребята смотрели мультфильмы: «Пингвины» режиссёра Анастасии Соколовой, «Мамина пуговка» режиссёра Анны Крицкой«, Синий лев», режиссёра Зои Трофимовой, «За звездой Рождества» Натальи Федченко.

После просмотров фильмов проходили беседы со священниками нашего прихода: иереем Василием Соколовым и иереем Андреем Силивановым.

Во всех классах ребята высказывали живой интерес к просмотренным фильмам. Внимательно смотрели, слушали, отвечали на вопросы и сами их задавали.

Фотоальбом